парламентаризм в отдельно взятых мозгах

Недавняя серия Доктора Кто начинается с того, что иногда люди начинают говорить вслух, хотя и знают, что находятся в одиночестве: и тогда – а на самом ли деле они в одиночестве? Нет ли какого-нибудь невидимого монстра, присутствие которого мы подозреваем – и «к которому» обращаемся, когда говорим вслух в одиночестве?

С «не вслух» дело, в общем, обстоит точно так же.

Любая рефлексия, самокопание, тем более связное проговаривание про себя чего-то – это такое же самое общение, как то, что происходит вслух, с другими людьми.

Когда мы наталкиваемся на мысль и начинаем проговаривать ее для себя (как вот делаю я сейчас), это означает, что внутри нас одновременно существует мыслящий и воспринимающий, причем они не самые близкие друзья, ибо воспринимающему не хватает простого намека, чтобы все схватить, и мыслящему приходится разжевывать, вербализировать для него свои новые знания и понимания.

В любом общении, в том числе с самим собой, есть Я, Ты, есть Другой, а, если все очень плохо, еще и Чужой.

Когда мы общаемся с другим человеком, мы, если достаточно везучи, выступаем одним фронтом. Как враждующие партии внутри одной страны объединяются перед лицом внешней угрозы, и тогда – хотя бы временно – можно говорить не о партиях «один», «два», «три», а о стране «А», которую все эти партии представляют (так, впрочем, тоже бывает не всегда). Но когда человек остается в одиночестве, единственное доступное ему общение – это самопознание. И вот здесь уже партии начинают делить власть. Фрейд сотоварищи пытались дать им названия, но то, о чем они говорят – это скорее что-то вроде верхней и нижней палаты парламента, которые частично раздроблены, частично связаны кучей фракций, межпартийных объединений, оппозиций, лидеров, перебежчиков, пиар-менеджеров и прочая-прочая (и дальше уже в отдельно взятой голове разыгрывается сериал The Thick of It).

Диалоги, которые ведут между собой участники политически-психического процесса, временами бывают весьма увлекательны, эмоции, которые они испытывают – сильны, захватывающи, подавляющи. Если действительно давать себе труд прислушаться к тому, что они говорят, иногда можно узнать о себе много нового, что всяко полезно (другое дело, что коалиция, пусть даже хватает ее на пару-тройку часов, обычно затыкает рот оппозиции или пытается представить ее в невыгодном свете) – точно так же, как пытаться устроить диктатуру в отдельно взятой голове – не менее вредно, чем в отдельно взятой стране.

Но (мораль сей басни такова) среди сказанного бывает мало важного, и увлекаться парламентскими дебатами нет смысла, потому что та часть «Я», которая действительно «Я», а не вице-спикер третьей справа фракции Эго, в это время сидит себе под своим Ficus religiosa, жрет фиги и улыбается загадочно. И дзен (ну или там, гармония, внутренний мир, как кому нравится) наступает, когда все остальные тоже в кои-то веки успокаиваются, садятся и замолкают – и вдруг оказывается, что никого из них никогда на самом деле и не было.

голые бабы; современное искусство

В Museum für Fotografie в Берлине выставка, посвященная Хельмуту Ньютону. И она на самом деле очень крута.

Обычно, когда говорят про объективацию женщины, имеется в виду ее излишняя деперсонализирующая сексуализация, но, глядя на его фотографии, я думала, что иногда эта объективация может достигнуть такой степени, что уже не будет иметь ничего общего с сексуальностью. На них – обнаженное женское тело, часто в провокационных позах, но это не имеет ничего общего с сексом (и даже почти не имеет с полом как таковым). Феминизм заканчивается там, где начинается постмодернизм: здесь женское тело уже не является знаком, отсылающим к сексу, к использованию (потреблению) пола, оно замкнуто на себе и вообще не отсылает ни к чему другому, кроме самого себя как объекта чисто эстетического. Эстетическая «объективация» настолько доведены до крайности, что половые органы воспринимаются имеющими не больше отношения к сексу, чем предметы интерьера или одежды на том же изображении. В этом, пожалуй, и есть мастерство и талант: чуть меньше эстетики, и изображения были бы пошлыми или «порнографическими» в смысле вызываемых чувств, но женщины Ньютона слишком совершенные эстетические объекты и рассматриваются исключительно как таковые. 

В Museum Berggruen неплохая коллекция Пикассо, я ходила и думала о современном искусстве (и хотя не надумала ничего, что уже не было бы сказано критиками, наконец-то начала эти вот мысли понимать).

Кубизм деконструирует, нарушает связи в пространстве для того, чтобы восстановить их по-новому, но уже не глазом, а умом. 

Обычно эстетика (особенно визуальная) устанавливает связи там, где их не было, а эстетика современного искусства направлена на отрыв от связей и бэкграунда сначала предметов (Сезанн), а потом и феноменов – пространства, материи, энергии. Они изолируются, вырываются из контекста и методами этого контекста подаются, как познанные апофатически, через отрицание того, чем они не есть – и что собственно является пищей для глаз повседневного восприятия. 

Что составляет сущность портрета? Изображение человека? Указание на него? До какой степени можно редуцировать это изображение, чтобы оно все еще оставалось портретом? Может портрет быть знанием об изображенном (пустые стулья ван Гога как указание на него самого и Гогена)? Если портрет не изображает, а указует, он начинает действовать по тем же законам, что и икона. Портрет превращается в знак. Современное искусство пользуется средствами имманентного для указания на трансцендентное. Чтобы связать их воедино, нужно либо религиозное чувство (чтобы поверить в то, что это возможно), либо ирония (чтобы признавать, что это невозможно, и все равно продолжать) – потому это искусство иронично. 

Цветные пятна или полосы на холсте (если автор действительно хотел ими «что-то сказать») работают по тем же принципам, что и портреты Пикассо (например), на которых лицо изображено одновременно в профиль и в фас – это попытка ухватить сущность вещи, перескакивая через доступное глазу – и, чем абстрактнее познаваемая сущность, тем абстрактнее доступные для ее выражения средства. 

Если сравнивать, например, кубизм и сюрреализм, то первый экстравертен, а второй интровертен. Сюрреализм (как и было заявлено им самим) препарирует подсознательное, углубляется внутрь; сюрреализм изображает сознание, содержанием которого является само сознание, в то время как кубизм и большинство последующих видов бесформенной живописи (те, где на пояснительных ярлыках в музеях вы можете прочитать об открытии атома, о материи и пространстве) направлены на познание окружающего мира, который и является содержанием сознания. Но в любом случае и там, и там по сравнению с классической живописью усиливается роль последнего, художник перестает быть «глазом» и начинает быть «мозгом». (Поэтому часто бывает, что на такие картины смотреть по-настоящему интересно только тогда, когда сам понимаешь, что, почему и зачем было сделано именно так).