познание
ходит теперь не по академическому вдоль, ибо ремонт дорог, знаки препинания
неразличимы, там, где был поворот, косая пасть ямы – а поперек, рассчитавшись
на раз два три, обходя слепых, чья координация лучше, чем у расписания поездов,
и, если по списку, после инжира, кефира, салата, познанье: одиночество, дом,
бессонница. последнее – это когда не только тело, но и мозг становится обузой,
хочется взять свой центр осознанности, ту самую орбитальную станцию в
безвоздушном головы, напротив третьего глаза и прямо до самого утра, обводящую
белым контуры «я» и время от времени проверяющую связь с землей, и подвесить
над кроватью, как елочную игрушку, как катушку ниток над кошкой – пусть
собирает пыль, просвечивает насквозь тридевять земель и все семь слоев райского
наполеона, пусть сознает там все, а мы с телом просто поспим, ладно, нам ведь
много не надо. нам вообще много не надо, ибо одиночество, бессонница и
бездомность сливают тело с контурами пространства, вторгаясь в плотность мышц и
костей, выворачивают их наружу, опрыскивают чем-то от комаров и будильников,
прикрепляют к полу, к зеркалу, к кровати, как шкуру медведя в царской светлице,
а мозг – ведь тоже кусок мяса, пусть и перевязанный мыслями, как салями,
болтается вместе с телом и никак не может решить – то ли ему отцепиться, то ли
тоже распластаться, то ли повиснуть и ловить сны, как мух на липучку, аккуратно
складывая их потом в конверт, который не отправишь, ибо марка до дома – еще
семьдесят центов. комната превращается в коробку из стен, хранящую лишь подобие
наполненности, а вот тишина становится настолько плотной, что катится мячиком по
дороге – по наклонной, конечно же, как и все здесь, сползает медленно в
рецессивное болото тумана и встречается с ним без всплеска, как я раз за разом
встречаюсь со своими желаниями, заглядываю им в глаза снизу вверх, ну же,
говорю, это же я, да, говорят они, это же ты, а потом мы расходимся, как будто
и не были знакомы, как будто не я, ни теплыми и ни холодными, изблевала их из уст
своих, как будто бы не в них я раз за разом пыталась рассмотреть ту часть меня,
которая все уходит на перекур из всех моих зеркал – но кто сказал, что
плоскость отражения, обретя плоть, пространство, время и бытие, обретет ко
всему этому еще и глубину? кто сказал, что пустая коробка комнаты хоть чуточку
лучше пустой коробки башки? я множу сущности из одной только потребности хоть
чем-то занимать взгляд, но зрелище это занимательно, как занимательны танцы со
звездами, десятый сезон, кто все эти люди, как занимательны безрезультатные
попытки заснуть, взбившись в одну плотную однородную массу с одеялом и
простынями – добавьте немного сахара и ставьте в печь, не забудьте про таймер –
и медитация помогает лишь созерцать это все с той стороны, где выключен свет, и
потому не заметны синяки, расползающиеся от соприкосновения тела с крайностью
углов, лишь долетают вскрики, поднимающиеся теперь, ибо дышу правильно, из
самого живота, вверх по горлу и наружу, где пространство за окном, равно как и
мое тело, ставится под вопрос ввиду своей неразличимости, и остается только
комната, мое восприятие которой совершенно не является доказательством эрго
сум, ибо мы созерцаем друг друга, а для двух зеркал, поставленных напротив,
третий становится лишним – достаточно вглядываться в себя так внимательно и
злобно, чтобы этот взлом с проникновением проистекал с шумом, долженствующим
убедить тех, кто, возможно, существует за границами рекурсии, что в этом месте,
комнате, теле, действительно еще кто-то бывает, дышит, пытается спать, говорит
на чужом языке, а, значит, рано еще сносить его к чертовой матери – пусть
постоит до весны, а там, авось, рухнет под собственной тяжестью, и лужи
наконец-то начнут отражать не прогнившие выше стропила, не маслянистые пятна
мыслей на внутренней стороне открытых век, а звездное небо, которое, как
абсолют, изливающий человека, отторгает дождь, чтоб смотреться в него – до тех
пор, пока лужа не скажет: ну все, домой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий