Вести с фронтов Достоевского

Прочитала за это время "Игрока" и "Записки из мертвого дома". Ни то, ни другое не слишком впечатлило, и, чтобы сделать "перерыв" (хаха), начала читать "Достоевский и Ницше" Шестова. В том, что касается Ницше, мне кажется, у него больше объективных суждений, чем касательно Достоевского, как по мне. То есть, здравого очень много, но все же, как по мне, Шестов делает из Достоевского слишком уж Ницше. В своем экзистенциализме-персонализме и желании показать, что именно "подпольные люди" были героями Достоевского, Шестой абсолютно не замечает позитивной программы (ну да, ну да, я просто страшно обиделась на его оценку князя Мышкина). Я не отрицаю, что сам Достоевский, очевидно, был куда ближе к Ивану Карамазову, Кириллову и иже с ними, чем к князю или Алешеньке - но это ничуть не отменяет того факта, что он мог верить в них как в идеал, пусть и недостижимый для него самого. Шестов же со своей любовью к "отдельному" человеку, к личности, и презрением к "великим идеям", которые требуют человеческих жертв, ударяется в противоположность: он не видит, что и "добрые люди" у Достоевского тоже могут быть личностями, не менее страдающими в чем-то, чем "подпольные люди". То есть, Шестов вроде как утверждает, что единичный человек - это самое главное - и при этом отрицает право быть людьми у тех, кто тем или иным не отвратителен. 

Вообще чтение "критики" - это палка о двух концах: если критика "школьно"-филологическая, неглубокая, читать ее невозможно по определению, если понимаешь (или думаешь, что понимаешь) хоть чуточку больше критика. И тогда вроде сам бог велел читать критику коллег-философов, ибо да, действительно, они могут копнуть куда глубже - но у философов есть такой небольшой, но существенный минус: если филологи обычно хотя бы претендуют на наукоподобие, то любой тру-философ будет критиковать исключительно с точки зрения собственной философской системы, и потому может видеть хоть и глубже, но, например, очень однобоко, и будет копать в одном месте, не замечая ничего другого. Грубо говоря, Достоевский Бердяева и Шестова - это абсолютно разные Достоевские, причем в обоих случаях это одновременно и хорошо истолкованный Достоевский, и не Достоевский вообще. Ну и, да, философы куда более категоричны в своих суждениях, поэтому сложнее не попасть под очарование их проповеди - хотя и возможно, если можешь приблизительно определить и отделить собственную систему критика от критикуемого. В общем, от философов в этом деле можно получить больше, но и фильтровать их надо куда тщательнее.

Сегодня сначала посмотрела последние полторы серии "Бесов" 2007, и плевалась дальше, чем видела. Чтобы настолько не понять Достоевского, надо иметь особый "талант". И авторы происходящего, и актеры настолько слили самоубийство Кириллова и, черт возьми, не прочитали самое важное в письме Ставрогина, что там даже говорить не о чем. Понятия не имею, о чем, по мнению создателей сериала, вообще эта книга, если они этого не смогли ухватить.

Зато отсмотрела полностью "Братьев Карамазовых" 2009, и вот они чудесны. Так и хочется сказать: умеют же, когда хотят.

Типажи по большей части подходят, Иван и папаша - вообще стопроцентное попадание и по внешности, и по игре, барышни тоже хороши. Митя сначала смутил: я его представляла скорее более похожим на то, как в "Идиоте" показали Рогожина - но после первой же его эмоциональной речи поверила, что и тут все правильно.

Очень хороший тут Иван, не знаю даже, это он больше всего нравился лично мне или создателям сериала тоже. Изумительно сняли тот разговор Ивана с Алешенькой в трактире, который с теодицеей и Великим Инквизитором (хотя как человек, проведший бессонную ночь в компании письменной работы преимущественно по этому самому Инквизитору, не могла не заметить, что по тексту некоторые важные моменты они все-таки упустили). Разговор Ивана с чертом тоже прекрасен. Вообще про него (Ивана, а не черта), как и про Кириллова, тоже можно рассказывать на "охране труда" для философов: излишнее философствование приводит к чертям, интеллектуальному подстрекательству к убийствам, мукам совести и сумасшествию, как-то так.

Алешеньку не до конца вытянули (впрочем, как и князя Мышкина), но, кажется, этот тип людей действительно нельзя снять правильно, потому что то, насколько же они на самом деле <i>добры</i>, а не только смиренны, внешне не выразить никак.

Допрос Мити по тону и интонациям смутно напомнил первый разговор Иванушки Бездомного в психиатрической: некоторое количество абсолютно адекватных людей при исполнении допрашивают человека, который по всем признакам несет полный бред, и, тем не менее, мы-то знаем, что прав последний. Почти театр абсурда, красота. Ну и, кстати, с Булгаковым случились еще сопоставления ладанки Мити и бумажной иконки Иванушки, и потом ревматизма иванового черта и больного колена Воланда.

Напомнив себе текст "Карамазовых" после ознакомления почти со всем остальным важным, с чистой совестью могу сказать, что все самые важные персонажи Достоевского - выразители его идей в тех или иных формах - проходят через все его тексты очень четкими типами. Это не делает их менее оригинальными, но скорее служит для меня доказательством, что Достоевский все же куда больше - почти полностью - писал "с себя", а не с наблюдений за окружающим миром. Более-менее отдельно стоит Митя с его широкой русской душой (Рогожин просто не дотянул в смысле "все за всех виноваты"); вместе - Иван Карамазов, Ставрогин, Кириллов и Раскольников (как по мне, Раскольников и Кириллов - вообще две стороны одной монеты, просто один через убийство метил в сверхлюди "интровертно", другой "экстравертно", если угодно); Иван и Смердяков отзеркаливают одновременно Ставрогина и Верховенского и при этом они будто бы тот же Раскольников, только разделенный на два лица (я вот, кстати, до этого пересмотра и забыла, что "человекобог" был не только у Кириллова, но и у черта Ивана); вместе Алешенька и князь Мышкин, конечно же; из женщин почти одинаковы Грушенька и Настасья Филипповна, очень похожи пары Алешенька-Лиз и князь Мышкин-Аглая, недалеко отошла Катерина Ивановна из "Братьев Карамазовых" и Полина из "Игрока"; в "третьем разряде" рядышком где-то Сонечка Мармеладова и та книгоноша из "Бесов". Забавно в общей перспективе видеть, по сути, те же самые истории, только на новый лад - но так, что каждый раз в них, действительно, находится какая-то другая грань. <s>А я просто люблю все классифицировать и упорядочивать.</s>

На твиттере уже, кажется, писала, а сюда не донесла: давно уже придумался еще один "аргумент" в пользу комбинации Стоппард+русская литература: та сцена в "Конце парада", когда Сильвия заявляет Титдженсу, что не может вынести его всепрощения и, что, если бы он презирал ее, упрекал ее, именно тогда у них был бы шанс - не знаю уж, сознательно это было сделано или не очень, но "уши" Настасьи Филипповной и князя Мышкина оттуда торчат очевидно. 

А еще вычитала на немецкой вики, что метания НФ между Мышкиным и Рогожиным - это разница между агапе и эросом. Нет, я, конечно, тоже очень люблю лепить по всякому поводу и без двух Афродит, но все-таки немцы неправы.

"Бесы"

По сравнению с «Идиотом» «Бесы» как-то больше вписываются в мои представления о Достоевском, в первую очередь в том смысле, что там нет хороших и плохих – исключительно раздвоенные и страдающие.

Если говорить чисто об эмоциональном впечатлении, то «Идиот» мне понравился больше. Он более сопереживателен, ну и, конечно, лучшего человека, чем князь Мышкин, написать просто вряд ли возможно (я действительно очень люблю его; шутка, озвученная мною до того только вслух: теперь у меня есть по личному литературному «святому» от каждой традиции: Симор в буддизме, князь Мышкин в христианстве; второй литературный герой, с которым – мертвым, сумасшедшим или еще каким – хотят «поговорить» не только литературные же родственники, но и посторонние, но вполне влюбленные читатели). Мне кажется, тут даже и форма обусловливает: если в «Идиоте» это что-то среднее между точкой зрения вездесущего автора (который может, например, объяснить, что же именно происходит с Аглаей) и самого князя, с вниманием к его внутреннему миру, то здесь посторонний «рассказчик», который, действительно, может только угадывать, что же творится в головах героев, все же предполагает достаточно большую отстраненность и «объективность».

Если князь в следующем воплощении стал Иешуа Булгакова, то Кириллов – не иначе как в вечном возвращении – прямо и едва ли не дословно отправился в ручки Ницше. Кириллов проповедовал сверхчеловека еще до того, как это стало мейнстримом, ага, и если в самом этом идейном самоубийстве еще можно было сомневаться, то брошенная им фраза насчет того, что, достигнув «своеволия» и «человекобожия», следующие поколения должны переродиться даже физически – это точно оно (мало что сравнивается с этим восторгом межтекстового узнавания).

Кроме этого, Кириллов – идеальный философ; в лучших традициях античности, когда выжигали себе глаза, ибо они мешали думать о высоком, и бросались в вулкан уж не помню почему. Его действительно «съела идея». Там наш препод шутил шуточки о том, что философам на «охране труда» надо про Сократа и Джордано Бруно рассказывать, а я бы вот как раз отправляла про Кириллова читать.
Вообще эта вот некоторая «отстраненность» от Ставрогина и Кириллова, как по мне, тоже в каком-то смысле средство техники безопасности – позволяет читателю не отождествлять себя с ними чрезмерно, потому что соблазн очень уж велик. Последнее письмо Ставрогина к Дарье я читала с тотальным чувством само-узнавания (ни холоден, ни горяч, лишь тёпл, ага), а в этом случае это уж точно не свидетельствует ни о чем хорошем. «Мои желания слишком несильны; руководить не могут» и все такое. Могу даже предположить, что в «Идиоте» как раз потому подразумевается большее погружение и точка зрения «изнутри», что представить себе внутренний мир князя Мышкина куда сложнее, а вот так или иначе соотнести себя со Ставрогиным или Кирилловым могут слишком многие, чтобы это понимание нужно было углублять литературно.

"Идиот"-сериал

Посмотрела "Идиота", который сериал.

Мне все-таки очень нравится, как Бортко работает с материалом. Он знает, что из романов надо делать не менее чем десятисерийные сериалы с сохранением максимального количества диалогов - хотя с "Мастером и Маргаритой" он все-таки обошелся более вольно, чем с "Идиотом" (что, впрочем, не мешает мне любить и этот сериал).

Каст в целом очень хороший, хотя Рогожина и Лизавету Прокофьевну я внешне представляла по-другому. Басилашвили - чудесный актер, но когда он переставал говорить эмоционально и начинал говорить спокойно, я слышала голос Воланда и у меня случался когнитивный диссонанс.

Из минусов - Аглаю все-таки не вытянули. В книге она более тонкая - в этом потеряла не она одна, конечно, но от нее без этого осталось меньше, чем от других. В книге все ее выходки объясняются застенчивостью и гордостью, и потому я ей сочувствовала, а здесь она выглядит скорее просто взбалмошной истеричкой, впечатление чего увенчивается ее походом к Настасье Филипповне.

НФ, кстати, поразительно красивая и действительно очень похожа на то, что я представляла.

После того, как я осознала параллель с булгаковским Иешуа (или, скорее, наоборот, Иешуа с Мышкиным, ну, вы поняли), мне упорно казалось, что Бортко в фильме эти вот аллюзии только подчеркивает. Если бы МиМ снимал не он, я могла бы списать это на синдром поиска глубинного смысла, а так даже не знаю. Например, когда в первой серии князю говорят "да вы философ", потом прямо называют "добрым человеком", а в одной из серий ближе к концу, в Павловске, есть кадр с князем, который чуть ли не точь-в-точь "процитирован" потом в самом конце МиМ, когда мастер и Маргарита получили уже свой покой и идут по тропинке, спускаясь чуть вниз, несколько деревьев по бокам, а впереди - мостик. В последних кадрах, в Швейцарии уже, князь очень похож не то на Ван Гога, не то собственно на мастера. А, если говорить про актрис, я вполне могла бы представить Ковальчук НФ и ту-которая-НФ - Маргаритой.

Вообще где-то под конец со всеми этими параллелями подумалось, уж не была ли булгаковская Маргарита - и вообще эта любовная линия - как раз такой вот - вряд ли очень сознательной, впрочем - попыткой дать "хэппи-энд" князю. Если принять, что Иешуа и мастер - две стороны одной монеты, а Иешуа и Мышкин явно состоят в более чем тесном "родстве", может и так. Впрочем, возможно, это "синие занавески", но мне нравится такая версия. Она чуточку утешает.

"Идиот"

Я прочитала “Идиота” и хочу об этом поговорить.

Я недавно вычитала у Бродского следующую мысль, касавшуюся равно политики и литературы: “я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительней, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т. д., т. е. литературы, а не о грамотности, не об образовании”. Очевидно, литература учит всяким там гуманизмам, дружбе, смелости, честности и прочим хорошим штукам. Иногда, сравнивая себя с лучшими из героев, ощущаешь стыд за те или иные свои поступки – понимаешь, что надо было не так. Но, честно говоря, ни один писатель, кроме Достоевского, не заставляет чувствовать себя сволочью из-за того, что ты ведешь себя как обычный, нормальный человек. В каком-то смысле он ставит все с ног на голову, потому что его мораль какая угодно, но только не социально удобная, и, может быть, самое главное в ней то, что она крайне неудобна для субъекта этой морали (впрочем, что самое смешное, и для окружения этого субъекта тоже не то чтобы).

Я вот по природе (назовем это так) существо не слишком приятное. Я раздражительная, слишком охотно презираю и осуждаю, да и вообще не слишком люблю ближнего своего, но при этом в конфликты стараюсь не вступать (ибо лениво), специально жизнь никому не порчу,  не мстительна, не завистлива, друзей люблю и уважаю и, в общем, если и истекаю ядом, то в одиночестве либо в узком кругу ограниченных людей – то есть, общественно не полезна, но и более-менее безвредна. Временами, когда у меня случается очередное чтение некоторых философов или религиозных деятелей, я вновь (ну как сейчас, кстати) начинаю заострять свое внимание на том, что даже эти вот невинные проявления “человеческого, слишком человеческого” – не то, чему в себе следует попустительствовать – но большую же часть времени так просто удобнее: раздражаться, презирать и все такое прочее и, более того, не отдавать в себе в этом никакого отчета – опять-таки, потому что это нормально. И обычно даже самая хорошая, но не вобравшая/не выражающая никаких философски-религиозных взглядов, литература об этом не говорит: очевидно, потому, что авторы сами не отдают себе в этом отчета и не рефлексируют над этим.

Так вот, да, с чего я начинала. Религиозной литературу как таковую читаешь с осознанием собственного ничтожества и не меньшим осознанием, что другое (в этом воплощении, по крайней мере, а более удачного ты из-за этого и не получишь, ага) тебе не светит. Достоевский же пишет так, что ничтожество это становится не просто умопостижимым, но и ощутимым эмоционально. Тебе не говорят, что так или не так может быть, а показывают это (вот она, сила художественной литературы). Я не могу всерьез чувствовать себя сволочью по сравнению, например, с Христом, но вполне могу – по сравнению с князем Мышкиным, или с Алёшенькой (хотя этот и нравится мне куда меньше – как раз потому, что куда более идеален). И это очень полезный, хоть и не слишком приятный, опыт, когда тебя тыкают носом в собственное дерьмо, которое ты обычно таковым даже не считаешь.

Вот. Если более конкретно, по тексту.

Князь Мышкин – один из самых прекрасных героев, которые только со мной случались; за то, что я только пост-фактум провела параллели с Иешуа Булгакова – при том, что самого Булгакова в процессе чтения вспоминала – меня надо отлучать от слова “интертекстуальность”. Он действительно прекрасен, он куда глубже и сложнее, чем кажется на первый взгляд, и мне бесконечно нравится то, что у него не “доброта”, а “добро” – скорее так. Если в “Братьях Карамазовых” я всерьез никому не сочувствовала, то князю я сопереживала очень сильно – и потому безумно жаль, что все так закончилось (я о концовке имела приблизительное представление, на самом деле, но все-таки до последнего надеялась, что все будет не настолько плохо).

Я, знаете, очень многие сцены читала с чувством почти что физической любви, когда в груди становится тепло, и хочется то ли обнять кого-то, то ли заплакать, то ли, наоборот, улыбаться идиотски – особенно когда дело касалось князя и Аглаи.

Не знаю уж, чем, но она сама и их линия меня очень зацепила, хотя, действительно, при последнем объяснении с Настасьей Филипповной она показала себя не лучшим образом. Когда князь уже под конец пошел на очередной заход женитьбы на НФ, мне очень хотелось стукнуть его чем-нибудь хотя, при том, что НФ мне несимпатична, я его понимаю. Не настолько, впрочем, чтобы оправдывать – то есть, даже с этической, или религиозной точки зрения этот выбор не настолько верен, чтобы я всерьез могла сказать, что, вразрез собственным чувствам и чувствам/судьбе другой женщины, князь поступает правильно. Не знаю, может, ему за то и прилетело окончательным отрывом от реальности из-за того, что он "превысил полномочия" как Christ figure: ну не вижу я, чтобы это было единственно верным решением и, судя по тому, что случилось с Аглаей, она тоже вполне заслуживала того, чтобы ее спасали – и, самое главное, с ней князь бы действительно мог это сделать.

Сцена, когда впервые заговорили о "рыцаре бедном" и Аглая читала князю это стихотворение, показалась почему-то едва ли не самой прекрасной во всем романе. Это, не знаю, настолько филигранно-тонко написано, насколько вообще возможно. Малейшее эмоциональное изменение в героях, которое отображается притом через внешние реакции: иногда читатель понимает лучше, чем герои, что происходит, и становится вроде как соучастником.

В общем, да, такие дела. Начинаю смотреть сериал, а “Идиот” – одна из лучших вещей, которые я когда-либо читала.